Фото: Анастасия Шахвеледова
Илья Любимов о личной жизни говорит редко, но метко. Так, за- явление, что актеру не хватает секса, не на шутку взбудоражило общественность. Что на самом деле происходит в его семье и является самым большим искушением — в интервью.
— Илья, вы учились на программиста. Не думали о том, как бы сложилась судьба, выбери вы этот путь?
— Наверное, я бы ушел в игровую индустрию. Еще когда я учился в лицее информационных технологий, мои одноклассники делали полноценные игры, а это был 1991–1992 год. Мне уже тогда это было интересно. В программировании меня всегда привлекала графика, визуализация. Но я лицей не закончил: узнал, что набирает курс Петр Наумович Фоменко, — и рванул туда поступать. А если представить, что я бы выучился на программиста, — думаю, сейчас бы занимался компьютерными играми и, возможно, жил где-то не в России. У меня большое количество одноклассников в свое время уехало за границу. Потому что игровая отрасль развивалась там.
— Сейчас играете в свободное время?
— Нет, мой сын играет в плейстейшн и в игры на других носителях.
— Вы по складу характера человек рациональный или актерская профессия наложила отпечаток?
— Профдеформация существует в любом деле, но определить — больше во мне импульсивности или рациональности, не могу. Бывает по- разному. Вообще, мне кажется, неоправданно в этом смысле как-то выделять актеров, мы такие же люди. Хотя хороший актер должен быть и психологом, и философом, иметь высокий уровень культуры и мотивировать своим творчеством проживать жизнь нравственнее.
— Вы признавались, что Петр Фоменко был для вас таким нравственным примером. Вы хорошо его знали?
— Конечно, я же прожил с ним огромный кусок жизни как с учителем, режиссером. Мне очень повезло. Но за все приходится платить — и после того, как Петруша ушел, образовалась пустота, которую физически нечем заполнить. Это плата за превосходный урок человечности, который я от него получил. Он был личностью удивительной глубины и объема, жизненной силы, которые сейчас редко встретишь в столичных широтах.
— А каким было ваше первое впечатление о нем? Вы познакомились, когда пришли поступать?
— Нет, я видел его еще раньше, когда ходил на показы старшего курса, где учился мой брат. И уже тогда проникся творческой атмосферой. А более близкое знакомство произошло где-то к концу первого курса. Сначала процесс обучения не оставлял шансов сконцентрироваться на фигуре Петра Наумовича, все новое поглощалось с такой энергией, радостью. Мастер уже чуть позже материализовался в моем внутреннем мире. А до этого нас «разминали» Сергей Женовач и Евгений Борисович Каменькович, ведь к общению с мэтром артисту надо быть подготовленным, чтобы хоть немного совпадали частоты.
— Для вас имело значение, как относятся к вам педагоги — и что подстегивает больше: критика или похвала?
— У нас была другая традиция оценки. Не критика или похвала, у нас был разбор. Как говорил Фома: «Это сделано правильно? — Да. — Интересно? — Нет». И разбирали, почему неинтересно, как это исправить. Ценилась живость воздействия на зрителя. Фоменко пестовал и заботился о раскрытии индивидуальной природы каждого из нас. С позиции своего жизненного и профессионального опыта он прекрасно понимал, что художник — это прежде всего человек, его нравственная составляющая, воспитание, ценности. Будет человек — будет и что рассматривать в нем. Он имел свойство влюбляться в тех или иных артистов, нравилась ему та или иная душа, даже безотносительно того, насколько они талантливы.
— Театр сильно изменился после ухода Петра Наумовича?
— Репертуарный театр — абсолютно живой организм, и его сердце — это его создатель, мастер, за которым идут. Как монастырь вырастает вслед за поселением монаха. И срок жизни этого театра ограничен судьбой этого человека, несчастными двадцатью- тридцатью годами продуктивной жизни. Все театры Москвы, начиная с МХТ, повторяют одну и ту же судьбу. Пока жив создатель, театр живет и процветает, а после его ухода возникает стагнация. Театр какое-то время пытается сохранять (и совершенно справедливо) заложенные традиции, но на самом деле происходит выветривание, и незаметно эта некогда цветущая поляна превращается в мемориал, пока туда не придет новый пастырь. Наш театр не избежал подобной участи. Мы являемся носителями той театральной системы, которую выстроил Фоменко, его навыка игры, философии. Многие мои коллеги по театру несут это знание дальше, занимаются преподавательской работой. И дай бог, чтобы им удалось заинтересовать как можно большее число людей.
— Насколько вам комфортно работать в репертуарном театре, в одном коллективе? Некоторые ваши коллеги считают, что это непросто. К тому же одни и те же роли приходится играть на протяжении нескольких лет.
— В любом коллективе есть подобные проблемы. Об этом даже и говорить глупо. Это все равно что сетовать на пыль, которая оседает после уборки. Не стоит обращать на это внимание уже взрослому человеку. В нашем театре по большей части собраны люди, живущие одним духом, одним культурным ощущением, питаемые одним художествен- ным вкусом. Образованны и воспитанны.
Фото: Анастасия Шахвеледова
— Вы как-то сказали в интервью, что подпитываетесь энергией конфликта. Это на самом деле так — вам нравится провоцировать собеседника?
— Я начал говорить это еще лет двадцать назад, после выхода на экраны сериала «Не родись красивой» в 2005 году. Эта мысль, тезис были присущи молодому человеку, который давал тогда интервью. Хотелось обратить на себя внимание необычным способом. Но ни для кого не секрет, что мы получаем энергию вследствие контакта с другими людьми. Чем острее контакты, тем больше энергии. То, что у половины это происходит из-за ослабленного психологического иммунитета, — тоже не секрет. Питаюсь ли я энергией конфликта? Да. Ровно в той степени, что и любой другой человек. Но все люди разные, кто-то, наоборот, избегает столкновений, стремится сгладить обстановку.
— Вопрос был в том, провоцируете ли конфликты вы.
— С возрастом я стал гораздо терпимее, ушла потребность кому-то что-либо доказывать. Собственно, поэтому и конфликтов стало гораздо меньше. Я могу настаивать, если это касается моего распорядка дня или траектории движения моей семьи. А вот все эти геополитические, философские, вкусовые моменты, которые люди обычно так рьяно защищают и из-за чего часто возникают конфликты, для меня особого значения не имеют. У меня отпала необходимость вступать из-за этого в спор. И на самом деле при этом абсолютно неважно, принимаю ли я чужую точку зрения, соглашаясь, или нет.
— Получается, это вранье. То есть вы просто соглашаетесь для того, чтобы не спорить
— Это не вранье. В данном случае все зависит от желания продолжать разговор на эту тему. Глобально в нашем возрасте вы уже никому ничего не докажете. У каждого человека по серьезным вопросам сформировано свое мнение, и оно складывалось не один десяток лет. Споры здесь играют своего рода терапевтическую функцию, это разминка для ума. Есть темы, на которые люди будут спорить всегда: это политика, секс, гендерные вопросы, доминирование — пока возникает внутреннее желание отстаивать «свою правду». Видимо, я уже «поостыл» в этом смысле. Поэтому если кто- то со мной не согласен, я просто сворачиваю диалог. Это совершенно не пахнет ложью. Если бы я внутренне унижал достоинство собеседника, возносился над ним: мол, он глуп, что ему объяснять — тогда да, но я на самом деле не считаю себя умным человеком. Просто у каждого своя точка зрения, и бессмысленно настаивать, повторяя ее в разных вариациях и теряя время — самую дорогую валюту в нашей жизни.
— Вас называют «мужчина демонической внешности» — и режиссеры вашу фактуру часто использовали. Не надоели роли злодеев и мерзавцев?
— У меня обширная рабочая палитра, много и других характеров. Каждая работа — все равно что-то новое, свежий образ. Персонажи растут, обновляется поколение сценаристов, режиссеров, которые мыслят иначе. В связи с этим возникают новый киноязык, новая культура. Скоро в онлайн-кинотеатре Start как раз выйдет сериал «Красные линии», главную роль в нем исполнила Полина Гагарина. Мне удалось пройти с ней дуэтом. И наш замечательный молодой комсостав (наверное, я был самым взрослым на площадке) успешно справился с боевой задачей, которую нам поставил режиссер Гамлет Дулян. Я играю человека, который на своем «Мустанге» стремительно преодолевает кризис среднего возраста. У меня нет ощущения, что я подустал и работа набила оскомину.
— А в сериале «Престиж», который вышел на той же платформе, ваш персонаж опять-таки мерзавец. Или он глубже?
— Ну что вы, у меня положительный герой! Там просто задан определенный стиль игры и вообще особый язык этой работы. Напротив, мой герой — алкоголик-тихушник — вносит радость и веселье в это несчастное женское болотце.
— Мне кажется, вам даже говорить ничего не надо было — одна мимика чего стоит! Легко у вас «шел» образ?
— Мне очень повезло с партнершами — у нас собрался весь цвет актер- ского бомонда. Девочки скучать не давали — в таком цветнике, как говорится, ноги сами рвутся в пляс. Плюс замечательный режиссер, который давал нам творческую свободу и поощрял импровизацию. Работать было приятно и весело.
— А были сцены, которые как-то в вас эмоционально отозвались как в человеке?
— Много хороших сцен было. Почему- то запомнился момент, когда мы обнаружили труп героини Глаши Глазуновой. Короткий эпизод, но снят очень смешно в стиле «Семейки Аддамс», что доставило нам глубокую радость.
— Черный юмор.
— Да, очень здорово получилось.
Фото: Анастасия Шахвеледова
— Как вы думаете, почему сейчас столько фильмов стало выходить из серии «Богатые тоже плачут»?
— Конституционная культурная политика на фоне усугубляющегося социально- финансового кризиса. Глобально.
— Деньги никогда не были для вас искушением?
— Самоцелью никогда не были. А искушение — ровно столько же, как и для каждого человека, живущего в социуме. Мы привязаны к своему кошельку. Но деньгами я не мучился, их не жаждал. Вот о чем я просил Бога — жену хотел сильно. И он дал мне семью.
И вот не так давно вы рассказывали в интервью про жизнь семейную и признались, что секса вам не хватает. Это была провокация?
— Возможно. (Смеется.) И ведь сработало: чем больше раздражитель, тем лучше. Если бубнить про семейные ценности, никому это не интересно. А мне хотелось привлечь внимание к Катиному магазину — что она сама делает все эти украшения, вяжет шарфики (жена Ильи актриса Екатерина Вилкова. — Прим. авт.).
— Как она отреагировала на ваши откровения? Вы вообще смотрите, читаете интервью друг друга?
— Не всегда. Ну это наверняка где-то увидела, потому что процитировали по всем каналам. И хорошо — это информационная вой на за кошелек потребителя.
— То есть сказала спасибо?
— Ну да, конечно.
— Вы вместе уже тринадцать лет. Вы изменились под ее влиянием за это время? Может, появились какие-то привычки, прежде вам не свой ственные?
— Да, конечно. И она изменилась очень сильно, в чем-то стала похожа на меня в плане эмоционального психологического восприятия. Она стала медленно превращаться в Илью Любимова. (Смеется.) А я от нее постоянно учусь позитивному, оптимистичному настрою. И если говорить о том, что наполняет энергией наш дом, то это, конечно, Катя.
— У вас случилась любовь с первого взгляда?
— Да, точно — с первого взгляда. И она тоже человек верующий, все совпало — теперь это кажется уже абсолютно нереальным.
— Сложные ситуации жизненные, семейные вы обсуждаете с духовным наставником?
— Обсуждаем прежде всего друг с другом и принимаем решение, исходя из нашего диалога. Какой-то вопрос я могу задать у алтаря, посоветоваться со священником. Но так, чтобы у меня, как у монаха, был свой духовный отец, с которым я бы сверял каждый свой шаг, нет.
— А православные традиции соблюдаете, отмечаете христианские праздники?
— Соблюдаем и отмечаем, мы воцерковленные люди. И мы с Катей, и наши дети регулярно причащаемся. Но все без фанатизма. Есть такое выражение: поститься постом приятным.
— Дети задают какие- то сложные вопросы?
— Да, наверное, как все дети. Но у них сейчас уже такой возраст, что все сложные вопросы они уже, в общем, задали.
— Непросто, наверное, в современном мире подставлять левую щеку, когда тебя ударили по правой.
— Кстати, именно этот вопрос мы обсуждали. Какие-т о вещи интуитивно они чувствуют гораздо лучше, чем я. Возможно, потому что с детства растут в христианской традиции. А я познакомился с этим только в двадцать восемь лет. Например, они легко принимают воскресение Бога, существование Троицы. И я специально не задаю вопросы, чтобы проверить: а все ли они правильно поняли. Я и сам-то не уверен, что все правильно понимаю. Но считаю, что самая лучшая христианская проповедь — это проповедь личной жизни. И может, глядя на нас с Катей, наши дети захотят после пубертата продолжить общение с Богом, с религией, пойти в храм.
Фото: Анастасия Шахвеледова
— А почему вы сказали: «отгрызаю их от себя постепенно, увеличивая их дозу одиночества в этом мире»?
— Каждый человек одинок. Надо приучать детей к холодному асфальту привокзальной площади, промозглой погоде, чтобы сработал инстинкт самосохранения. Чтобы ребенок как можно раньше научился выживать, обзавелся своим панцирем. И всегда имел цель.
— А разве любовь не дает нам ощущение, что мы не одиноки в этом мире?
— У любви и одиночества обратная связь. Когда человек любит, он спокойно осознает свое одиночество. А когда не любит, то неспокойно осознает. Но человек одинок всегда. И физическое тело дано ему, чтобы он об этом не забывал. Мы становимся одиноки в ту самую секунду, когда отворачиваемся к стенке. Невыносимо бывает одиночество с кем-то под одной крышей, в одной постели. А любовь — дело добровольное, хочешь — люби. Но проблему одиночества она не решает.
— А что произошло с вами в двадцать восемь лет? И как вера появилась в вашей жизни?
— Я близко общался с коллегой, Андреем Щенниковым, который тогда воцерковился. Теперь он настоятель храма Священномученика Антипы. Его горячие речи и привели меня к Богу.
— Вам хотелось как-то изменить свою жизнь?
— Да, тот формат в жизни, в котором я существовал, был для меня исчерпан. Можно сказать, я оказался в тупике и решил пойти туда, где я еще не был. Изменились какие-то установки, правила игры, цели, задачи. У верующего человека они иные.
— Про деньги мы говорили, а что для вас самое большое искушение? И боретесь ли вы с ним?
— Самое большое искушение — это богооставленность, тут и пояснять ничего не надо. Никому не пожелаешь такого ощущения. А в остальном, как говорится, все хорошо, прекрасная маркиза. Все хорошо. (Смеется.)